– О чём мечтает в детстве дегустатор чая?
– Мне кажется я был самым простым ребенком, не помню каких-то осознанных мечтаний о профессии. Я был ленивым, мне не хотелось работать вообще. В более осознанном возрасте думал о том, чтобы стать окулистом. Мне казалось, что я неплохо разбираюсь в биологии и химии, но тогда я считал, что им приходится работать со страшными болезнями, поэтому передумал.

– Как же судьба свела вас с чаем?
– С чаем у меня получилась достаточно длинная история. Я закончил «холодилку» (Университет низкотемпературных и пищевых технологий, сейчас часть ИТМО. прим. автора). Я учился по специальности: «биотехнолог пищевых производств». После учебы один год занимался вином, какое-то время пивом, потом меня занесло на растворимый кофе. Там я работал, чтобы получить опыт в альтернативной индустрии, но мне хотелось какой-то другой продукт, который бы дал хорошую возможность для карьерного роста.

– А такие профессии, как сомелье, не так популярны?
– Это в промышленности не очень широко используется. Тестеры чая или кофе востребованы, они нужны в каждой крупной компании. С сомелье такой ситуации нет. Это сфера обслуживания, но не путь к построению карьеры. Это как ремесло. Парикмахер он всю жизнь парикмахер. Я же в этом плане карьерист.

– Что было после кофе?
– Я видел варианты поработать с чаем и кофе в Орими Трэйд (крупнейшая в Восточной Европе группа компаний по производству чайной и кофейной продукции. прим. автора), но сразу я туда не попал. Мне было предложено поработать старшим технологом на фабрике, это была моя стартовая позиция. Я работал с растворимым кофе «Якобс». Так как я был знаком с профилем, это дало мне преимущество и помогло получить работу в «Орими», ведь там действительно был большой конкурс. Я работал на фабриках руководителем службы качества, потом перевелся в офис, где мы уже занимаемся разработками, и где я сфокусировался на чае.

– Николай, тобы стать таким профессионалом, нужны какие то определенные навыки и предрасположенность или этому можно научиться любому?
– Мне кажется, что какая-то предрасположенность должна быть, но в целом, всё строится на обучении. До чемпионата мира я работал с чаем четыре года, и я чувствовал развитие. Каждый день я дегустировал по 50–80 чашек, здесь стоит сразу отметить, что чай не выпивается, как часто думают, а лишь пробуется на вкус и выплевывается. До работы с чаем и кофе я не был любителем горячих напитков, я больше пил воду. Сейчас я чаеман. Со временем начинаешь понимать нюансы. Хотя моя жена до сих пор не чувствует отличия в сортах черного чая, я пытаюсь ее разубеждать, показывать разницу, но это долгий процесс.

– А вы проходили какое–то дополнительное обучение?
– Да, мне приходилось обучать новых сотрудников, потому что я единственный от фабрики ездил обучаться в Ассоциацию Спешиэлити Кофе Европы, там есть тренера, которые обучают кофейной сенсорике. С чаем сложнее, нет никаких школ в России, есть английская и американская, но там не актуальная информация, всё поверхностно, никаких глубоких знаний. В кофе же много анализа и исследований.

– Почему такое разное отношение к этим напиткам?
– Кофе – это мейнстрим, это модно. Американцы заразили всех потреблением specialty coffee (товарная категория кофе повышенного качества. прим. автора). С чаем всё «зашорено», есть люди которые разбираются в чае, их мало, а есть наш масмаркет. Это не хорошо и не плохо, просто нет субкультуры, вернее она есть, но очень маленькая. Ее пытаются популяризовать, те же чемпионаты, они продвигают культуру потребления, но это не кофейный масштаб. Кофе «тащит» своим разнообразием, теперь бариста быть модно. Наверное, на чай мы прошли моду несколько веков назад. Чай пришел готовый из Китая или Индии и всё, а кофе здесь, в России, можно по-разному обжарить, помолоть, заварить, и получается больше вариаций и гибкости продукта. Это здорово, может быть с чаем, конечно, что–то подобное произойдет, но у него меньше гибкости. Он популярен в Европе как healthy food, но это не напиток на каждый день.

– Как попасть на Мировой чемпионат Tea Masters Cup?
– От каждой страны по четыре участника, в каждой категории по национальному чемпиону. Чтобы попасть на национальный, который проходит в Москве, нужно еще отборочный пройти, они по федеральным округам делятся. Это достаточно долго длится, почти весь год, и можно на любом этапе «отвалиться» по глупости и никуда не попасть.

– Как проходит подготовка к чемпионату?
– Мы готовимся, когда есть время. Берем десять чашек чая, чаще всего из одной страны, похожих по вкусу. Мы себя так «челленджим», специально ставим очень похожие чаи. Как говорится, тяжело в учении – легко в бою. Обычно, у нас отвратительные результаты, когда мы тренируемся на работе, потому что мы выбираем сложные панели, зато из-за этого немного легче на чемпионате.

– Где проходит чемпионат?
– Всего три этапа отборочных: два в России и один в принимающей стране. Каждый год страна меняется. Мой финал был во Вьетнаме, в прошлом это был Китай, Южная Корея и Турция. Это чаепроизводящие страны, для участника важно это путешествие, важно посетить чайные плантации. Это как дополнительный бонус тому, кто чемпионат выиграл.

– Как проходит сам чемпионат?
– Чемпионат включает в себя четыре категории, моя называется «Мастерство дегустации чая». Среди чайной культуры эта категория менее популярна, остальные называются мастерство: «приготовления», «миксологии», «чайной композиции». Это всё ближе к ресторанам, кто-то делает коктейли, кто-то подачу с едой. В дегустации же вовлечены крупные игроки на рынке, международные компании, которые пробуют свои силы. Это такой вызов, потому что на работе это спокойная дегустация, не на время, а там ты получаешь неизвестную панель, пробуешь свои силы.

– И сколько всего этапов?
–Два. Первый этап – это чистые чаи, нам дают, например, десять черных чаёв, или, например, десять китайских улунов. Мне на отборочных дали такое задание, все десять сортов были с одной горы, просто с разных ее склонов. У нас есть бланк, где написаны названия этих чаёв, мы знакомимся с ними, пробуем и пишем свои ощущения, мы можем писать что угодно. Я видел, мои коллеги какие–то графики там рисуют, кто-то картинки, этот лист – твоя карта, чтобы узнать чай потом. Я пишу то, что во вкусе чувствую, например, ассоциации, может быть из детства или с каким-то другим чаем. Через десять минут всё убирают, из этих десяти чаёв дают пять, и теперь нужно за пять минут все их определить и соотнести название с позицией.

– А второй этап?
– Чайная композиция. Дают один чай, к нему девять трав, специй, цветов, всего что можно и нельзя добавить в чай. Мы пробуем этот чай, запоминаем вкусы и ароматы, он будет основой чайного микса. Потом всё убирают, дают чайник чая, в котором заварен этот чай с тремя компонентами из представленных девяти, но пропорция в десять раз меньше. Получается чай с легкими нотами чего-либо. Есть яркие ингредиенты, например, гвоздика, а есть сушеное яблоко, которое почти не раскрывается в чае, особенно если сама основа была кислая. Во втором этапе нужно просто написать три компонента, которые есть в этом чае. Потом складываются очки.


– Что вы чувствовали в момент объявления результатов?
– Это было ужасно. Это был самый волнительный момент всего чемпионата. Нас всех выставили на лестнице, в большом вьетнамском храме. Сначала объявляли другие три категории, а титестинг был последним. Все, кто заняли вторые и третьи места уже стояли внизу. И тут ты понимаешь, что ты либо вообще не в призах, что совсем обидно, либо ты первый, что тоже волнительно, ибо нужно идти на сцену. Сердце перестало стучать, ждал когда что-нибудь скажут. Это было круто, когда сказали, что я первый в мире. Я не понимал степень важности, а просто выдохнул, как камень с плеч, потому что целый год этого чемпионата и постоянного напряжения, а затем осознание, что всё позади, наконец-то можно спокойно ехать домой.

– Есть ли разница между отношением к вашей работе в России и в других странах? Как люди реагируют на то, что вы работаете дегустатором чая?
– Разница есть. Когда я говорю о своей профессии, обычно у людей это вызывает неподдельный интерес, а когда они узнают, что это сродни сомелье, это вызывает ажиотаж, им интересно то, что ты разбираешься в чае. Задают вопросы типа «а что в пакетике?», «а есть ли красители?». Но титестер, который работает в чаепроизводящих странах, несет большую ценность для работодателя, потому что он занимает более высокое положение в структуре компании. На этот бизнес подвязано больше людей. От решения титестера может зависеть судьба фермера. В Китае – это огромная индустрия, титестер занимает высокое положение внутри этих компаний. В Кении, например, они не заваривают чай, за ними ходит человек, который наливает чай, забирает чашки, записывает всё за ними, их страхуют от аллергий. У нас проще, титестер – тот, кто следит за качеством. У нас и в трудовых книжках записано, например, менеджер отдела качества или технолог.

– Расскажите про свою работу? Что входит в ваши обязанности? Какой у вас график? С какими людьми вы контактируете?
– У нас нет конкретного графика, мы сами формируем день и управляем временем. Но у нас есть обязанности, требующие ежедневные вмешательства, например, проверка входящего сырья. Всё сырье, которое поступает на производство, проходит сначала через нас. У каждого есть фокус на определенной стране. Например, весь африканский чай должен проверить я. Измерить его физические параметры, оценить вкус, цвет. Если есть претензии к чаю, это всё нужно обговорить с закупщиком, чтобы это донесли до поставщика. Но мы еще работаем с отделом маркетинга, мы занимаемся разработкой новых вкусов.

– Как делают новый вкус чая?
– Методом проб и ошибок. Но тут есть нюанс, мы как специалисты не можем объективно смотреть на вкус чая, поэтому мы получаем задание от маркетинга, который проводит какой–то анализ, смотрит на желания потребителей. Например, сейчас в моде ягодный вкус, или он говорит: «нам нужен черный чай с лимонграсом, но чтобы вкус был ярче». Иными словами, есть задание – мы должны его выполнить. Это более приятная, творческая часть работы.

– Вы ездите в другие страны для закупок?
– Командировки – это обязательная часть нашей работы. Мы ездим не только, чтобы закупить чай, мы модернизируем работу. Ведь чай можно смешивать, чтобы получить новый вкус, но можно менять составляющие, влиять на процесс обработки на фабрике, на способы выращивания. Производителю можно высказать свои претензии и предложения. Конечно, можно работать с поставщиком и дистанционно, писать ему замечания. Но это не очень работает, потому что корабль чая может плыть три месяца, и ты получаешь немного другой продукт, из-за этого вы с поставщиком уже говорите о разных вещах. Другое дело, когда вы стоите над одной чашкой с титестером, который чай тебе погружает, и ты можешь ему объяснить, что тебе нравится и не нравится.

– И главный вопрос. Чай в пакетиках: пить или не пить?
– Пить, но нужно для себя понимать, что пить. Я держусь такого принципа, что если чай вам нравится – это хороший чай. Когда чай плохой – это чувствуется. В пакетиках лежит тот же лист, только мелкий. Нельзя сделать хорошую высевку из плохого чая. Но есть такие производители, которые делают недоброкачественный продукт, используют дешевую бумагу. Это всегда понятно по чашке, чай будет просто невкусный. Если взять плохую основу, то нельзя будет спрятать слабость чая. Получается крашенная вода со вкусом, но нет «чайности», потребитель это понимает. Но никакой отравы в пакетиках нет.

– Какой чай лучше пить утром, а какой вечером?
– Я считаю, что зеленый чай для утреннего потребления. В нем много кофеина, он имеет бодрящий эффект, а если хочется вечернего спокойствия, то лучше черный чай с мятой. Я думаю, что всё влияние на здоровье всегда очень индивидуально, кто-то с кофе спит, а кто-то ловит энергию. С чаем похожая ситуация. Но принято считать, что зеленый обладает большим бодрящим эффектом. Но для того, чтобы получить настоящий эффект бодрости, надо выпить много чашек.

– Что для вас значит процесс потребления чая?
– Это традиционный рацион, это хорошее начало дня или вечернее чаепитие с друзьями в теплой атмосфере, своеобразная альтернатива алкогольной вечеринке. Для меня чай – это не про здоровье, это про вкус и настроение.

«Море — моя жизнь. Проживи я ещё триста лет,

всегда бы нашёл в море нечто новое».

И. К. Айвазовский

Живые искристые глаза, полные любопытства и какого-то невероятного умиротворения – первое, что вы заметите в нем. Он спокоен и уверен в себе. Знаете таких людей, которые притягивают с первого взгляда, которым ты готов доверять и сразу понятно – это добрый человек? Так вот, Иван Константинович Айвазовский – это именно такой человек. Его фамилию знает каждый, как и то, что он писал морские пейзажи. Но знаете ли вы что-то кроме этого? Что ж, сейчас у вас есть такая возможность. Он здесь! Сидит передо мной и готов поведать свою историю!

— Во время эпидемии чумы 1812 года дела Вашего отца, Константина Григоровича Айвазовского, пошли под откос. Как вы жили в то непростое время?
— Это было большое испытание для всей нашей семьи… (он сделал большую паузу, явно вспоминая события тех лет) Мой отец был умнейшим человеком, знал огромное количество языков, он был предприимчив и смекалист. До эпидемии моя родная Феодосия процветала. Но после войны отцу пришлось очень тяжело. Ему приходилось много работать, а мать, чтобы прокормить пятерых детей, нанималась на падённую работу. Сам я с десяти лет работал разносчиком в кофейне. Трудное было время, голодное время… Но мы как-то справлялись.

— Когда стали проявляться ваши творческие способности?
— Когда я был еще совсем маленьким. С самого утра я убегал на берег моря и часами любовался входившими в порт судами, лодочками и пейзажами. Тогда я начал рисовать пальцем на песке, правда, мои шедевры тут же смывало прибоем (смеется). Я очень любил рисовать. Но денег на бумагу и краски не было, поэтому я находил самоварный уголь и разрисовывал им стены домов. Отец никогда не ругал меня, за что я ему благодарен.

— Как вы попали в гимназию?
— Когда мне было одиннадцать, мои угольные «шедевры» увидел приятель отца, городской архитектор, Яков Кохом. Я считаю этот момент судьбоносным в моей жизни. Благодаря ему, градоначальник Феодосии определил меня в гимназию.

— В гимназии вы много общались с женой Таврического губернатора Натальей Нарышкиной… (он не дает мне закончить вопрос)
— Она сильно повлияла на мою жизнь. Наталья позволила мне находится в их библиотеке, предоставила доступ ко всем коллекциям гравюр и книг об искусстве. Я упорно трудился и изучал все с невероятным аппетитом. Я копировал известные картины, рисовал маленькие этюды и эскизы. А потом, Наталья отправила письмо Оленину, президенту Императорской академии художеств в Петербурге, с просьбой устроить меня в академию с полным пансионом и вложила в это письмо мой рисунок. И несмотря на то, что я был еще слишком юн, не достиг четырнадцати лет, меня приняли.

— Это было удивительное везение, ведь там учились только дети дворянского происхождения! Расскажите об учебе там.
— На самом деле, вы правы, мне удивительно везло. Я попал в класс профессора Воробьева. Он разжигал наше воображение романтической красотой природы! Он дал мне образование, необходимую основу знаний для любого художника. В те времена я много копировал, но уже упорно старался искать свой стиль. В сентябре 1835 года я получил серебряную медаль академии за этюд «Воздуха над морем». На тот момент мне было восемнадцать лет.

— Но эта награда чуть не лишила Вас будущего…
— Да, вы про Филиппа Таннера. В тот год этот француз приехал в город, ему меня посоветовал Воробьев. Не знаю почему, но наши отношения сразу не заладидились. Филипп скидывал на меня всю черновую работу, он полагал, что тогда я перестану рисовать. Но я всегда находил время для этого. И в 1836 году проходила большая выставка его работ. Перед ее началом я сильно заболел, хотя и продолжал писать. И навестить меня зашел один из профессоров академии – Зауервейд. Он увидел мои работы и посоветовал отдать их на выставку под своим именем. Простите за нескромность, но они имели оглушительный успех. А вот Филиппа упрекнули в манерности. И Таннер пришел в ярость. Он пожаловался самому государю, и мою картину приказали убрать с выставки. Но благодаря моим друзьям, Жуковскому, Крылову и Зауервейду, который преподавал живопись императорским детям, мои картины оказались в Зимнем дворце.

— После этого произошло ваше сближение с императорской семьей?
— Да, я помню как отправился в плавание на Балтийский флот вместе с сыном Николая, Константином. Тогда то я и смог по-настоящему познакомиться с батальными сценами, прочувствовать все это изнутри чтобы потом воссоздать на холсте.

— Уже в двадцать лет вы достигли того, о чем многие мечтают всю жизнь, какого это, быть лучше других? Закончить академию на два года раньше?
— Я никогда не считал себя лучше других, я просто любил то, что делал, и делал это постоянно, каждую свободную минуту я посвящал учению. А это дало плоды. Конечно, не буду лукавить, думаю, художник – это призвание. Научиться рисовать может каждый, просто не каждый умеет чувствовать и видеть как художник. А так, после плавания, в 1837 году, за картину «Штиль» я получил золотую медаль, а учителя решили, что мне больше нечему учиться в академии. И тогда мне оплатили путешествие в родной Крым на два года, а затем – на шесть лет в Европу. Это было большое приключение, а главное –опыт и вдохновение.

— А затем вы вернулись в Феодосию?
— Вы не представляете как я скучал по ней! Вернуться в родной дом… Правда потом я снова уехал в путешествие. Вся моя жизнь прошла в вечном передвижении по миру. Я видел много чудесных мест на планете, но ничего не смогу я полюбить больше, чем морские пейзажи, это я посвятил жизнь, это я люблю всем сердцем!
— А когда, по вашему мнению, вы приобрели всемирную известность?
— Я рисовал везде и всегда, и почти в каждом месте, где был, выставлял работы. Многие раскупались сразу же. Но, пожалуй, сам значимый случай произошел, когда сам Папа Римский захотел приобрести мою картину! Конечно, я сразу пришел к нему и подарил ему картину. Это была огромная честь. После этого случая обо мне стали говорить во всем мире. Не понимаю, чем я заслужил это (и снова комната пронизывается смехом художника)

— А что за история с картинами, нарисованными по памяти и с «натуры»?
— В время поездки в Италию, я осознал все возможности своей зрительной памяти. Она стала моим основным инструментом. Но все твердили мне: «Пишите с натуры! С натуры пишите!». Живя в Соренто, я принялся писать картины с натуры и написал еще две по памяти. Я выставил их вместе. И что же оказалось? Толпы собирались именно у тех двух картин. Меж тем в Соренто я писала по три недели каждую, в то время как по памяти не более трех дней! И с тех пор я осознал, что буду писать только по памяти. Я гулял по берегу моря, и в свой блокнот делал небольшие наброски, а после переносил их на холст, и воспоминания дописывали все остальное. Все-таки, я считаю, что можно быть отличным копировальщиком, но по-настоящему стать художником, только копируя то, что видишь перед собой – невозможно! Дуновения ветра, волна, врезающаяся в берег, молния – это все неуловимо!

— А как же критика?
— А что критика? Она всегда будет. Конечно, меня критиковали. Говорили, что пишу однотипно, что я повторяюсь. Надоели им кружевные прибои, лунные дорожки и фригаты. Что ж, вкусы публики ветрены и переменчивы. С этим ничего нельзя поделать. Можно только переждать и продолжать делать то, что считаешь верным.

— Но в вашей жизни появилась Юлия. Как так вышло, что вы из двух девушек на выдане выбрали гувернантку?
— В Петербурге я часто посещал одну богатую семью, в которой было две дочери на выдане. Но, увидев Юлию, я влюбился в нее сразу, а уже через две недели сделал предложение. Это было что-то удивительное, захватывающее дух, вдохновляющее на создание лучших картин! Конечно, известие о том, что сам Айвазовский жениться на гувернантке, потрясло всех, но нам не было до этого дела! Мы сразу уехали в Феодосию, где я построил дом, в котором прожил больше полувека.

— Феодосия многим обязана вам. Как вы успевали писать картины и делать так много для родного города?
— А что тут успевать? Как я уже говорил, я любил то, что делал. А больше всего я любил живопись и свой родной город! Я успел основать школу искусств и картинную галерею, музей древностей, спонсировал строительство железной дороги, городского водопровода. Я делал это не из корыстных побуждений, а из-за безграничной любви и благодарности к Феодосии.

— Но ваше пребывание там плохо сказалось на браке, ведь так?
— Юлия хотела в Петербург, хотела светского общества, роскошной жизни. В какой-то момент ей стало скучно со мной в «глуши». И, что уж скрывать, характер у нее был не из легких. Все накапливалось, и в какой-то момент она сказала «хватит». Я ее не осуждаю, просто такое иногда случается в мире – люди расходятся. В 1860 году, на 12 году брака Юлия уехала вместе с детьми в Одессу и не возвращается оттуда… Я все равно благодарен ей за все.

— Но вы все-таки встретили любовь «ту самую»?
— Анна Саркизова, моя муза! В ней я видел надежного спутника до конца дней, с ней я мог быть самим собой. Она была как спасительный глоток воздуха. Я умирал с любовью в сердце. С любовью к морю и к ней…

Об этом человеке можно рассказывать бесконечно. Он по праву считается гением и мастером своего дела. Помимо невероятного таланта, он обладал умением видеть красоту там, где другие не видят. Всю свою жизнь он любил! И любовь эта увековечена в его произведениях и не умрет никогда!

Большинство стран мира не знает, что такое Абхазия. На многих картах на ее месте вы увидите Грузию. Спустя почти 30 лет после войны народ Абхазии все еще оправляется от той трагедии, которая коснулась каждого. Через один день из жизни абхазской семьи посмотреть на жизнь всего народа – цель этого эссе.

– А вы первый раз в Абхазию? Где остановитесь? – спросил моего отца служащий на границе. – Сухуми?! Так вот вам мой адрес, жена вас встретит!

Спустя несколько часов мы подъехали по указанному адресу. Когда мы вышли из машины, первое, на что обратили внимание – шум моря. Ты не видишь его, но понимаешь, что оно совсем близко.

Нас и правда встретила жена того служащего, приятная смуглая женщина с темными волосами и доброй улыбкой. Она радостно поприветствовала нас и повела на импровизированную экскурсию по месту, которое должно было стать нашим домом на ближайшие две недели. Быстро говоря по-русски, достаточно хорошо для того, чтобы мы успевали понять ее, она рассказывала нам о своем хозяйстве.

Это был большой двухэтажный дом, на первом этаже которого жила семья, пригласившая нас, а на втором располагалось несколько комнат для туристов. Сам дом был окружен потрясающим и огромным садом цветов, ягод и фруктовых деревьев. Во дворе стояло несколько столов и садовые качели, над которыми раскинулась «крыша» из виноградной лозы. Лаяла собака, в то время как рыжий кот сладко спал на скамейке.

Семья нашего гостеприимного героя, которого зовут Радам или, как я его называла, – дядя Радам, состоит из его жены Эльвиры и трех сыновей, на тот момент им было шесть, двенадцать и пятнадцать лет.

Терпкий запах свежезаваренного в турке, только в турке и никак иначе, кофе – то, с чего начинается каждое утро в этой семье. Обряд, который нельзя нарушить.

На завтрак все, кто жили на втором этаже дома, собирались на открытой кухне внизу. К тому моменту хозяин дома уже был на работе, а его жена с рассвета хлопотала по хозяйству. Удивительным образом она успевала не только вести все домашние дела, но и пообщаться с каждым постояльцем.

– Ап-су-ара… – произнесла задумчиво и по слогам женщина, отдыхающая здесь уже больше недели. – Получается, это такой вид культуры? – она вела разговор с Эльвирой, пока та ставила на стол банку варенья, приготовленного ею из фиников и мандаринов.
– Можно сказать и так. На русский это слово переводят как «абхазство». У Апсуара есть душа – Аламыс. Это как совокупность всех нравственных качеств человека, например, достоинство и совесть. Помимо Аламыса – души, у Апсуара есть и тело, мы его называем «Ацас».
– И что делает тело? – к тому моменту уже все собравшиеся на кухне слушали хозяйку дома.
­– Ацас – это традиции, все обычаи, которые составляют наш уклад жизни. Конечно, со временем традиции меняются, но что-то остается неизменным. Например, наше гостеприимство, – на этом слове все заулыбались. – абхазы считают, что с гостем приходит семь счастий, поэтому мы так часто приглашаем в дом.

В момент этого разговора на кухню вошла семья, проснувшаяся позже остальных. Рядом со мной сидел младший сын Эльвиры, он был увлечен какой-то игрушкой, но, когда та семья зашла на кухню, он быстро встал со своего места, кивнул головой и вернулся к своим «делам». Позже я спросила его об этом, и он объяснил мне, что это давняя традиция – независимо от возраста, все должны привстать со своих мест, если кто-то входит в помещение. Это такой знак приветствия и уважения.

В обед было самое тихое время, многие уезжали гулять или направлялись на пляж. Кстати, этот пляж находился прямо через дорогу, он был «диким», но называли его так лишь потому, что он находился вдалеке от «туристических мест». Мы с семьей тоже отправились гулять по абхазской столице. И есть нечто такое, что бросается в глаза любому гостю Абхазии.

Прямо в центре города можно увидеть разрушенные фасады домов, а на уцелевших – следы от обстрелов. Если же проехаться по городам Абхазии (эта страна очень маленькая, так что дорога от одного города до другого иногда занимает меньше часа), то можно увидеть сотни заброшенных зданий.
Отечественная война Абхазии с Грузией была почти 30 лет назад, она стала следствием того, что половина населения страны ее покинула. Дома просто стали не нужны. Заброшенными оказались не только здания, но и целые города – мертвые города. Те места напоминают скорее фильм о пост апокалипсисе.
Но местные жители уже давно привыкли к тому контрасту между заброшенным и забытым, и, новым и туристическим. То, что так поражает каждого приезжего – следы от обстрелов, разрушенные строения, из которых уже растут молодые деревья прямо в центре города, бедность – все это уже «обыденность» и привычная жизнь абхазцев.

Как бы не была обыденна нынешняя жизнь Абхазии, отголоски войны есть не только в каждой трещине домов, ее отголоски живы в каждой семье.
Когда мы вернулись с прогулки, было уже темно. На общей кухне внизу никого не было. Но все три сына Эльвиры, как и она сама, были заняты делами по хозяйству. После ужина я первый раз, с момента разговора на границе, увидела дядю Радам. Он был приветливый и красивый мужчина средних лет. И только тогда я поняла, почему он хромает – после работы дядя Радам всегда снимал протез. Позже я узнала эту историю от Эльвиры:

– На войне муж подорвался на мине и полностью лишился ноги. Его младший брат, которому было 20 лет, попал в руки грузин и после долгих истязаний был убит ими в плену. Два моих родных брата тоже взяли в руки оружие. Абхазия до сих пор пытается оправиться и встать на ноги. Но главное, чтобы наши дети не знали войны…

Иногда, по вечерам, дядя Радам, опираясь на костыли, выходил из дома, присаживался за стол под виноградной лозой, просил одного из сыновей принести нарды, а жену – бутылку вина их собственного приготовления.

Напротив дяди Радама садился мой папа и начиналась игра. Они играли в нарды до поздней ночи, со свойственной южному народу пылкостью. Его младший сын всегда внимательно следил за игрой, сидя рядом с отцом, а я сидела на садовых качелях и наблюдала за тем, как игральные кости раз за разом падали на доску. Моя мама была на открытой кухне с Эльвирой, и они, в ожидании, когда их мужья закончат игру, разговаривали о чем-то своем. Тем временем стрекот цикад и горный воздух убаюкивали меня так, что я почти никогда не высиживала до конца «турнира» и засыпала.

Нельзя начинать разговор о Мартине Лютере Кинге, не начав с предыстории. А именно – предыстории рабства. Более 170 лет прошло с его отмены, но проблема все еще живет в Америке, просто меняя формы. В период с 1619 по 1861 год отношение к рабству было ключевым противоречием, преследовавшим экономику страны. На период начала гражданской войны, одной из самой кровавой в истории США, уже наблюдалось сильное разделение между Югом и Севером. Поводом к началу войны послужил отказ капиталистического Севера от рабства, как социального института, в то время как аграрный Юг активно выступал за его сохранение.

После подписания прокламации об отмене рабства в 1862 году Линкольном и фактической победы Севера, проблема расового неравенства не исчезла. В 1977 году были приняты «законы Джима Кроу», которые применялись и активно работали в 1929 году, когда родился Мартин Лютер Кинг. «Законы Джима Кроу» подразумевали разделение всех общественных объектов, начиная со школ и вокзалов, заканчивая питьевыми фонтанчиками, на объекты для белых и черных. Сегрегация была острейшей проблемой в США.

Нет ничего удивительного в том, почему эта проблема актуальна до сих пор. Еще 60 лет назад черный человек не мог сидеть в автобусе рядом с белым, не имел возможности учиться в нормальных школах, в штате могла быть всего одна школа для цветного населения, черный человек не мог зайти в большинство уборных в городе. Это неравноправное разделение было заложено буквально на институциональном уровне.

Мартин Лютер Кинг родился в 1929 году. Его отец, Мартин Лютер Кинг старший, был пастором и активным, известным борцом за равноправие. Кинг старший был крайне религиозным и строгим. Отец являлся для сына примером, с детства младший Кинг наблюдал за общественной деятельностью отца. Семья Кинга была не из бедных, но жила в штате, где сегрегация была закреплена законодательно. Естественно, маленький Кинг пошел в единственную в городе школу для темнокожих. Еще в старшей школе стали очевидно проявляться ораторские способности Кинга. Он часто участвовал в школьных дебатах, со совей первой публичной речью о расовой несправедливости он выступил в 15 лет на конкурсе ораторов и выиграл. После школы он поступил в колледж в Атланте для темнокожих мужчин на специальность социология. Впервые выехав из сегрегированного Юга в северные штаты, он был ужасно потрясен различиями двух частей одной страны. Закончив колледж в 1948 году, он не стал работать по специальности, а поступил в университет Бостона, чтобы получить докторскую степень по теологии.

В 1954 году он стал пастором в городе Монтгомери, штата Алабама. В этот период в стране накаливалась обстановка ­– движения за гражданские и равные права темнокожих набирали новую силу. Неприятие сегрегации все более росло в обществе. Маслом в огонь, разжигающим это движение, стала активистка Роза Паркс, которая отказалась уступить место в автобусе белому пассажиру, за что была арестована. Тогда местное гражданское общество, включая Кинга, организовали бойкот транспортной системы, длившийся больше года. В конце 1956 году транспортную систему Монтгомери на законодательном уровне сделали единой для всех, что привело к резко негативной реакции со стороны части белого населения.

Это событие стало причиной обстрела из дробовика двери дома Мартина. Стоит отметить, что на его жизнь покушались довольно часто. Например, в 1958 году на него было совершено ножевое нападение. Помимо угрозы со стороны населения, его часто арестовывали и даже сажали в колонию.
Параллельно тому, как нарастало движение за гражданские права, чему активно способствовало телевидение, сделавшее в последствии это главной новостной повесткой в стране, росла популярность Лютера Кинга, как лидера гражданского протеста.

Апогей был достигнут во время созданного несколькими гражданскими организациями, работающими для борьбы за равноправие, марша на Вашингтон в августе 1963 года, который по итогу возглавлял сам Кинг. Важно отметить, что Кинг был сторонником исключительно мирного протеста. В марше приняло участие более 250 тысяч человек. До сих пор этот марш считается одной из самых масштабных и миролюбивых акций в истории США.
Во время марша перед толпой выступили 10 спикеров, последним из которых был Кинг. В последствии, произнесенная им речь «У меня есть мечта» станет одной из самых известных во всем мире.

Можно условно разделить эту речь на две части: про ужасное прошлое, нынешнюю несправедливость и унижение в сторону темнокожего населения и про светлое будущее США, в котором «белый мальчик играет с черным мальчиком». В своей речи он часто использует отсылки к историческому прошлому, начиная с самых простых и очевидных – отсылка на прокламацию Линкольна, заканчивая отсылками к Библии и Шекспиру. Его речь наполнена метафорами, риторическими фигурами, многочисленными повторами, в частности повтор слов «I have a dream» и «one hundred years later». Его речь настолько пронзительна и искренняя, в каждом абзаце, предложении, можно найти интересные приемы и, конечно, те самые отсылки.

Его речь плавна и мелодична, звучит, как церковное пение. Он говорит медленно и, выдерживая паузы, чтобы каждая произнесенная фраза доходила до сердец каждого, кто слушал ее в тот день, вживую или из экранов телевизора. Слова, которые так жаждали услышать в тот день участники марша и все темнокожее население, прозвучавшие из уст талантливого оратора, провели неизгладимое и будоражащее впечатление на всю страну.

Эта речь привела к огромным и важнейшим последствиям для темнокожего населения. Многочисленные события, последовавшие после этой речи, так или иначе привели Мартина Лютера Кинга к его последней речи «I've Been to the Mountaintop», произнесенной за день до его убийства.

3 апреля 1968 года Кинг выступил перед толпой в Мемфисе, штата Теннесси, когда там бастовали городские санитарные рабочие.
«Но сейчас для меня это не имеет значения, потому что я был на вершине горы… Я видел Землю Обетованную. Я могу не попасть туда с тобой. Но я хочу, чтобы вы знали сегодня вечером, что мы, как люди, попадем в Землю Обетованную».
Пройдет меньше 24 часов после произнесения этих слов, и он будет убит Джеймсом Эрлом Рэем. Многие люди называют эту речь пророческой. Удивительно, но в тот день у Кинга болело горло и поднялась температура, он попросил Ральфа Абернати выступить за него. Толпа была так разочарована тем, что не увидела на сцене Кинга, что через пару часов он уже стоял перед ней и выступил с импровизационной, последней и по настоящему пророческой, можно сказать прощальной, речью.

«Что-то происходит в нашем мире», Кинг рассуждал о том, что если бы Бог позволил ему «прожить всего несколько лет в любой эпохе», он мог бы выбрать многие великие времена в истории, но «был бы счастлив прожить всего несколько лет во второй половине двадцатого века».

Большая часть речи состоит из философских рассуждений о прошлом его нации и истории борьбы за права темнокожих. Он призывает оставаться вместе и сохранять единство. Он призывает маршировать и продолжать борьбу. Все тот же индивидуальный стиль Кинга, мелодичность голоса, многочисленные повторы, исторические и библейские отсылки ­– всё это сделало его речи неповторимыми, оставшимися навсегда в великой истории борьбы.

В этой речи он отдельное место уделил воспоминанию о том, как одна чернокожая женщина вонзила в него нож, и как тот чудом остался жив, ведь если бы он просто чихнул, он уже не стоял бы перед толпой в Мемфисе.

Закончил он свою речь словами, которые, пожалуй, знает каждый в США, словами, которые остались в истории и памяти о Мартине Лютере Кинге и, которыми я хочу закончить это эссе:


Like anybody, I would like to live a long life. Longevity has its place. But I'm not concerned about that now. I just want to do God's will. And He's allowed me to go up to the mountain. And I've looked over. And I've seen the Promised Land. I may not get there with you. But I want you to know tonight, that we, as a people, will get to the promised land! And so I'm happy, tonight.

I'm not worried about anything.

I'm not fearing any man!

Mine eyes have seen the glory of the coming of the Lord!!